Художественно-публицистическое повествование "Дед" посвящено выдающемуся хозяйственному руководителю, директору рисосовхоза "Красноармейский" (ныне РГПЗ "Красноармейский" им. А. И. Майстренко) Герою Социалистического Труда, Лауреату Государственной премии СССР Алексею Исаевичу Майстренко.

В книге приводятся воспоминания близких директора крупнейшего в России совхоза, его размышления и размышления о нем, талантливом руководителе, душевном человеке. Книга издается к столетию А. И. Майстренко. Но повествование выходит за рамки обычных, "юбилейных" изданий, в ней показана широта народной натуры могучего человека.

Юмор, розыгрыш, шутка - все это было в характере "Деда Майстренко", всё это, как солью, пересыпало энергичный характер неутомимого труженика.

Николай Ивеншев

ДЕД

(художественно-публицистическое повествование)

Оглавление:

1. "О!"

2. "Миллионер"

3. Перепелки для Кулика

4. Вопреки

5. "Проскакал на розовом коне"

6. Рисовый риск

7. Сказки Красного леса

8. Уроки человечности

9. Мраморные ступеньки

10. Земляки.

11. "Сибирячка"

12. "По дону гуляет..."

13. Орел степной, казак лихой"

14. Ход конём

15. Калиновские

16. Душа - Дуся

17. Алексей Теплый

18. Налить за Воротникова!

19. На войну Суслов не пустил

20. Лозина в аптечной упаковке

21. Русский негр

22. Овен

23. Киев с детективным уклоном

24. Артем

25. Не Обломовка

26. "По волнам памяти"

Вместо предисловия

У гениального французского ваятеля Огюста Родена спросили: "Как вы создаете свои скульптуры?"

Тот, не задумываясь, ответил: "Беру глыбу мрамора и убираю всё лишнее!"

Оригинальность и простота ответа поразительны.

Но не менее поразительны и работы О. Родена "Мыслитель" и "Поцелуй".

Мрамор у французского гения живой.

А народная память - вечна.

В середине прошлого века недалеко от Краснодара, в так называемой "плавневой зоне" возник красавец-поселок, на который приезжали любоваться практичные японцы.

Оттуда, из страны точных технологий, рисовых кушаний, вишневых веток, перед которыми они благоговеют, сюда - на Кубань, в этот "ужасный" социализм!

И они изумлялись: не "ужасный", а "прекрасный" социализм был уже создан в штучном варианте могучим человеком Алексеем Исаевичем Майстренко.

"Штучный", ведь шедевры не случаются на потоке, им претят конвейеры.

Огюст Роден изваял свой "Поцелуй" уже зрелым человеком.

Сибиряк Вячеслав Шишков написал "Угрюм - Реку" в пятьдесят лет.

Алексей Майстренко создал своё уникальное хозяйство тоже, как говорил Данте, "земную жизнь пройдя до половины".

И тогда уже его называли коротко, ясно, уважительно, с восхищением и робостью "Дед".

Тех же, кто хочет создать настоящий, не фальшиво лубочный образ Деда, должен предупредить - это чрезвычайно трудно. Я убедился на личном опыте.

Что же изъять из образа Алексея Исаевича Майстренко, чтобы он получился живым, не схематичным, не замалеванным идеологическими догмами? Какие куски лишнего материала отрубить от этой глыбы?

Прежде всего, решительно уничтожается "Лень". Алексей Исаевич это слово ненавидел. Он был всегда в движении, как гироскопические приборы космических кораблей. Приборам стоит прекратить своё вращение, и корабль потеряет ориентацию. Дед знал это.

"Бездушие" отсекается тоже сразу, одним взмахом молотка и одним прикосновением зубила.

"Злоба", "Зависть", "Заискивание перед сильными мира сего", "Чиновничья спесь".

Пластами, крошками, песчинками. Отваливается, отскакивает, осыпается.

Что же выходит?

Неужели этот угрюмый, сильный, кряжистый мужчина - наш герой, создатель живого социализма среди социализма чиновничьего?

Я перебираю фотографии в местном поселковом музее. Его служители вытащили огромный картонный ящик, в котором спрессовано уместилась история. Вот он, Майстренко, - среди тех же самых японцев. Сосредоточенный, кустистые брови. Рубит что-то ладонью, рассказывает. А вот обнял польского писателя Шимановского, автора веселых похождений танкистов с собакой. А вот - у перил лестницы Кремлевского Дворца съездов. Взглянул в объектив. Полный серьез.

Казуистика, но даже с вилкой в руке, и тут - сосредоточение. Может проверяет, вкусно ли стряпают?..

Как всегда сюрприз ждал меня на дне ящика. Вот она - эта желанная фотография. Он? Не он?.. Он! Только абсолютно другой. Новый, непохожий, не плакатный. Вот где неожиданно выпорхнула наружу суть этого могучего человека.

В костюме без галстука, с суженными книзу брюками, взмахнул руками, как дирижер. Фотограф сумел поймать вдохновенное лицо. Может быть в это время Алексей Исаевич видел розового коня детства.

Ночное. Купанье коня на заре. Розовые брызги!

Наверное, так!

Директор совхоза "Красноармейский" выступает перед детьми на открытии лагеря, который потом назовут "Остров доброго Деда"

На острове том - час труда (прополоть морковку, свеклу продергать), а потом - купание, игры, футбол, волейбол, вечерний костер, гитара, песни.

Но обязательно - час труда.

Взмахнул руками и ...

ГЛАВА 1 "О!"

Между прочим, "О! " - это междометие. Восклицательное, служебное слово, чаще выражающее восторг.

"О!" - восклицали директора крупных хозяйств, приехавшие сюда из глубинной России, из рисоводческих республик Узбекистана, Таджикистана, - "Семьдесят центнеров зерна с гектара? На иных картах - по сто! Не - мо - жет - быть! Доярки надаивают по три ведра молока в сутки. Фантастика! "

Быль!

Тут же показывались документы, сводки, директора ехали на ферму и восхищались сытыми буренками, чистотой помещений: "Для доярок баня, сауна? Зачем? Блажь!"

"О!" - И партийные секретари восторгались, втихую завидуя: "Так у него и образования-то - четыре класса, а пятый коридор, почему тогда? Везет, везет. Счастливая карта попалась!"

Сам Майстренко, охотник до преферанса, похохатывал. Картой зовут часть рисовых посевов, более мелкую часть, огражденную земельными валиками, называют чеком.

Любопытно! Повезет с картой, получишь денежный чек! Рисовый преферанс. Игра слов.

"О!" - восторгаются министры, приехавшие сюда полюбоваться чистопородными жеребцами. Им не чужда красота. Сам Дедушка катает по манежу на тройке жену Рауля Кастро, военного министра Кубы.

Она в восторге: "О!"

Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев мчался из Новороссийска в Краснодар, по дороге спросил: "А как у вас с рисом?". Тут же незамедлительно на перекрестке установили широкий транспарант с этой цитатой из Брежнева.

Рис - культура стратегическая, наши друзья вьетнамцы недоедают.

По дороге завернули на "Остров социализма". Пироги, хлеб-соль. Алексей Исаевич в просторном кабинете, обитым полированным деревом.

Леонид Ильич Брежнев добродушен. Он вытаскивает из кармана пачку сигарет, зажигалку. Кругом - партийная знать, блокноты, фотовспышки.

Дед за всю свою жизнь не выкурил ни одной сигареты.

Генеральный секретарь прикуривает.

Внезапно Алексей Исаевич делает в своем монологе о хозяйстве паузу и как бы, между прочим, замечает: " У нас, Леонид Ильич, не курят!"

В кабинете устанавливается мертвая тишина. У всех белые лица. Как? Остановить бога? Что сейчас будет?

Но Брежнев, словно мальчишка, застигнутый врасплох учителем, гасит о пачку сигарету. И (О, ужас!) засовывает окурок, - пепельницы нет, в свой карман!

"О!" - Поощрительно восклицает полномочный владелец одной шестой суши.

- Правильно, - улыбается он то ли в шутку, а то ли всерьез, на Кубани не смолят сигареты, вместо этого играют в шахматы.

ГЛАВА 2. "МИЛЛИОНЕР"

В те времена ходил анекдот. Вопрос: " Кто такой Леонид Ильич Брежнев?" Ответ: "Мелкий политический деятель в эпоху Аллы Борисовны Пугачевой". Шутка, всего лишь.

Однако из всех окон неслась песня этой самой "Пугачихи": "Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна, из окна видишь ты. Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез. Свою жизнь для тебя превратит в цветы!"

Песня имела под собой документальное основание. Она - о бродячем грузинском художнике Нико Пиросманишвилли, продавшем все свои клеенки Тбилисским духанщикам. На выручку Нико скупил все городские розы и устелил цветами мостовую, по которой ступала его возлюбленная.

Директорский корпус, здание администрации рисосовхоза "Красноармейский" как будто вынуто откуда-то из столицы нашей родины Москвы и помещено в центр поселка Октябрьский. Дирекция, её стеклянные и бетонные плиты и плитки, утопала в цветах.

Никто не решился посчитать, сколько здесь роз. Смотреть издали - красный бархатистый ковер. Сколько звезд на небе, столько роз. Миллион!

-Жил-был художник один, - выводил из окна магазина культтоваров пугачевский плотный, тяжеловатый голос.

А эта русокудрая девушка ступала легко и плавно. Она была одета в легкое шелковое платье, облегающее её тело веселой, улыбчивой, гибкой пантеры. Все же она имела русский, какой-то вологодский вид. Она - американская журналистка из штата Айова.

В ногу с ней шел, стараясь поспевать, мужчина в модных кроссовках, туфлях, дымчатых очках. Явно американец!

Увы, он был русским переводчиком из Краснодарского "Интуриста". И фамилия его, кажется, была Егоров или Пастухов.

А девушку звали Маргарет Митчелл, как ту самую отважную американку, написавшую двухтомный, самый популярный в мире роман "Унесенные ветром".

С пирогами и рушниками, вышитыми "крестом" их проводили к директору.

Я тоже незаметно шмыгнул в широкую дверь кабинета Алексея Исаевича.

Деда я видел всегда как-то вскользь. Эпизодически. Последний раз я смотрел на него уже как на реликвию в Доме отдыха на знаменитом "Круглике".

Там в обеденном зале он поздравлял журналистов с Днем печати. В одной руке Алексея Исаевича был фужер с каким-то желтым шампанским. Другая рука покоилась на женском колене. Именно покоилась. Деду прощали эту невинную шалость. Обладательница сочного колена вздергивала губами. Ничего, мол, не попишешь, старческая блажь, зачем обижать хозяина?! Тем более, что хозяин галантен.

Удивительно, что в этот раз А. И. Майстренко показался мне помолодевшим. Он взглянул на Маргарет Митчелл. И все сразу поняли - она ему понравилась. С людьми, которые не нравились, Дед просто не разговаривал, "отдавал" их партийному секретарю.

А в этот раз он с робостью даже рассказывал о своем хозяйстве: о намолотах риса, о надоях, о конях и цветах. О розах. Переводчик укорачивал длинные директорские рулады. А может язык у англичан состоит из коротких слов? Американке Дед тоже понравился.

Кто же их все же учит так искренне улыбаться?

Маргарет просияла и с тающей на лице улыбкой рассказала о том, что в их штате Айова выходит несколько газет. И газеты эти в конце года публикуют фотографии фермеров, добившихся успехов. А вот в СССР почему-то в конце года печатают снимки хоккеистов?!

Алексей Исаевич очень обрадовался этим словам, потер руки, взглянул на всех победно, словно он сам живет в Айове, и спросил у переводчика, как её звать по - русски.

Тот, помявшись, сказал:

- Рита!

Дед почему-то еще больше обрадовался и подсел к Рите:

- И я вот тоже думаю, и я так считаю. Хлеборобы - чемпионы, шайба нужна, но ей не накормишь народ.

Рита Митчелл опять просияла.

Потом все пошли в картинную галерею.

Американская журналистка, приготовившаяся увидеть что-нибудь второстепенное, второсортное, замерла уже на пороге. Ковры, чистота, блеск. Её заставили переобуться.

Переводчик рассказывал ей в самое ухо о хитром лисе - Деде. Это позволялось протоколом.

"Дед, - вещал Егоров или Пастухов, - написал руководителям республик письма, в которых укорял их. Все, мол, прислали картины своих выдающихся мастеров, вот из Армении даже Сарьян прислал, а вы отсиживаетесь в сторонке. Партийные руководители республик тщеславны. И они отправили в сельскую "Третьяковку" свои холсты, писаные маслом. Живопись была получена даже из прохладных республик Прибалтики"

Тезке знаменитой писательницы жутко понравился такой полезный для народа авантюризм: "Да вы - миллионер! " - восклицала она, любуясь пейзажами.

А помолодевший Дед подошел к картине, большому полотну - групповой портрет, на котором изображен он, два бригадира, механизатор.

И Майстренко встал рядом с собственным изображением. Там - серьезный. А здесь - радушный, улыбающийся. Контраст был таким явным и ясным, что все захлопали в ладоши.

- Оставайся у нас, Рита! Тебя тоже нарисуем. А сейчас вот с ветерком на лодке покатаем.

На берегу реки Кубань из-за темных кустов выскочил пионерский отряд с красными галстуками. Тут же они приняли капиталистическую журналистку и переводчика в юные ленинцы.

Маргарет Митчелл галстук понравился. И она, уже сидя у борта маленького речного "трамвайчика", катерка, откидывала свои золотистые кудри. Лорелея, поэтическая Лорелея! Из Генриха Гейне. Волосы развевал ветер. И она тщательно поправляла пионерский галстук.

Мне показалось тогда, что, прояви Алексей Исаевич еще большее старание, нажми на журналистку своим угрюмым очарованием, своим солнечным блеском из-за кустистых бровей, и она бы осталась в поселке Октябрьском. Дед устроил бы её в какой-нибудь диспетчерской. Нет, он открыл бы свою газету, в которой в конце года печатались бы фотографии передовых механизаторов и доярок.

Чем не Айова рисосовхоз "Красноармейский"?!

Вечером черную ночную мглу разрывал пионерский костер. Даже песня про картошку была вместе с чумазыми, горелыми клубнями.

Пионеры выплевывали изо рта зарубежную жвачку в ладошку. Это Маргарет их угостила. И, обжигаясь, наслаждались печеным на углях лакомством.

Измазалась вся и журналистка. Ей было хорошо в гостях у Деда.

В её коричневой, глянцевой сумочке лежала вчетверо сложенная бумажка с рекордными показателями хозяйства. Сухие строчки отчета. Журналистка вынимала эту памятку, водила ногтем по цифрам, показывала Егорову - Пастухову. Что можно было прочитать в сумраке.

У меня в кармане тоже лежал такой листок. Для ориентации:

"Благодаря исключительно высокой трудовой активности всех членов коллектива, совхоз за сравнительно короткий срок превратился в крупное высокорентабельное хозяйство, ежегодная реализация продукции которого составляет 16 - 17 млн. рублей, энерговооруженность на 100 га пашни возросла в сравнении с 1956 годом в 8 раз и достигла 797 л. с. на 100 га пашни. Если в первые годы основных средств в совхозе было на 5, 6 млн. рублей, то на 1 января 1982 года эта сумма выросла до 44 млн. рублей"

Зачем эти цифры американской журналистке Рите? Она ведь и так поняла, что симпатичный Дед - натуральный миллионер.

- Где он? - спросила она, обращаясь и к переводчику, и ко мне, и к совхозному профсоюзнику, и к пионерам.

Сказано было, конечно, по-английски.

Но все поняли, о ком речь.

И переводчик ответил: "Алексей Исаевич на вечерней дойке!"

Маргарет тряхнула волосами. Ей пояснили.

И в бликах от яркого костра, были подкинуты сухие сучья, её лицо выражало удивление, вопрос, восторг. Где их все же учат этой искренности? Или всё на самом деле?!

Мне рассказали. Утром Рита Митчелл увозила с собой коричневую сумочку, фотоаппарат "Nikon", с пленкой, на которой - Дед, Дед, Дед. К груди она прижимала завернутый в целлофан букет ярких роз.

Клумба, опоясывающая дирекцию совхоза, состояла теперь их 999 975 цветов.

ГЛАВА 3. ПЕРЕПЕЛКИ ДЛЯ КУЛИКА

Если гаснут громадные солнца, звезды, свет от них идет миллионы лет. Магнетический образ Деда Майстренко и по сию пору притягивает журналистов. И внешность у Алексея Исаевича была кинематографичной, фотогеничной. Крупное тело, высокий лоб, тяжелые, крестьянские кулачищи, насупленные брови - серьезный. Чем-то напоминающий фильмы прежних лет "Председатель", "Директор", "Любовь земная", "Судьба".

Кстати, известный артист Евгений Матвеев по своему сценическому образу, напоминал Деда. Может он его знал, видел?

А вот с газетными публикациями Алексею Исаевичу не везло. Когда он читал их, морщился, говорил: "Не то, не то!"

И присвистывал.

Тоненько посвистывать он мог по разному поводу - от радости, от гнева, когда придумывал какую-нибудь затею. По тональности свиста можно было определить хорошее настроение у директора совхоза или не очень.

Об А. И. Майстренко писала "Правда", "Известия", "Советская Кубань", "Голос правды", снято несколько документальных фильмов. Вот заголовки статей в разных газетах: "Щедрый сердцем", "Объяснение в любви", "Человек из легенды", "Последний из российских крестьян?". Дед по-настоящему был "Щедрый сердцем". И добрый. И принципиальный. Но он не терпел трескунов, щелкоперов, очковтирателей. Не было ни одного журналиста, чтобы уехал он не обласканный... И, все же, все же народная молва отфильтровывает все лишнее, оставляет стержень - на чем человек держится.

И как бы в насмешку над теми трескунами создает свой образ героя, чаще потешный, порой анекдотический, сказочный.

И этому народному герою веришь больше, чем сусальному, созданному из фальшивого золота, из журналистского, заливистого ража.

С управляющим четвертым отделением Виктором Васильевичем Кочиным я, скорее всего, был знаком. Встретились мы запросто. И не я задавал тон разговора, он.

Виктор Васильевич кивнул головой и сказал, что хорошо знал Деда, что считает Деда учителем, а себя - его учеником. Сорок два года работает в хозяйстве Виктор Васильевич Кочин, а рассказывает не о вручении вымпела передовому механизатору на уборке риса, а байку - быль.

-Звонит мне как-то Алексей Исаевич серьезным тоном, порой не поймешь, где шутит, а где - на полном серьезе, приказывает: "Виктор, едем в Москву, финансы пробивать. К самому министру Кулику. Ты сам знаешь этих москвичей, им надо что-то особенное. Я придумал, чем удивить. Раз он Кулик, то ему необходимо привезти с Кубани жареных перепелок..."

Ничего не понимаю. А трубка телефонная гудит. Бросил Майстренко трубку.

Я затылок чешу: где у нас перепелки? Не средняя полоса России. Может, в Красном лесу? Звоню лесничему - ответ однозначный: перепелки не водятся. Оленя, хоть сейчас, в живом, в жареном виде... Перепелки отсутствуют. И, вообще, жители их поселка индеек разводят да гусей.

"Иди ты!" - про себя ругаюсь. Положение пиковое, как выполнить директорское задание? Ночь не сплю. От меня, от этих дурацких перепелок для Кулика зависит совхозное благосостояние, корма, удобрения, деньги для развития.

Ничего не придумал. Утром еду к Алексею Исаевичу. Надо лично, с покаянной головой явиться. Зашел в директорский кабинет, как нерадивый ученик, честное слово.

А Дед - сразу с порога: "Где дичь, где перепелки?"

Я в ответ, действительно, дичь какую-то несу. И на меня директор смотрит, морщится. Не доволен. Осталось еще хлопнуть ему кулаком по столу.

Но вместо этого он указательным пальцем у своего виска крутит, мол, дураки вы все, несообразительные. "А голуби у вас на отделении есть?"

Этого добра у нас хоть сто порции.

- Есть голуби, даже лишние.

- Ну, вот теперь "допетрил"?

Я "допетрил".

А сам думаю: "Неужели министра голубями потчевать?!"

А Дед как будто мысли читает.

"Вся Европа, - говорит, голубей, как деликатес кушает, аж за ушами у Европы трещит".

Взял я троих мужиков. В мастерской сетки поделали, как сачки, только больше. Бечевка - в укромное место, где птицелов прячется. А под сачок - пшеницу, рис, хлебный мякиш.

"Надергали" мы голубей штук сто, а то и больше. Отдали поварам. Они у нас мастаки. Пожарили птиц, почесночили их, перчиком, специями разными, в фольгу завернули. Куда той Европе!

И поехали - управляющие, человека два, агроном, экономист, Дед Алексей Исаевич, разумеется, поехали в столицу. На поезде.

Майстренко дома удобства не любил, работа для него была главное, а вот в дороге расслабиться - было дело.

Дед ехал в мягком вагоне "СВ".

В середине пути он меня вызывает, говорит: "Неси немного рябчиков, то бишь перепелок, тех которые Кулику. Для пробы".

Я принес, и все с удовольствием съели несколько штук, прихваливая: "Где только настреляли?" Кто-то даже сказанул: "Киевские перепела! Я их вкус знаю, угощался."

На другой день - прием у министра.

Дед в его кабинет заходит, мы смирно в приемной дожидаемся. Коробки с перепелками собственными телами от посторонних загораживаем.

Не так уж долго беседовали Кулик с Майстренко. Секретарша нам показывает глазами: "Заходите!".

Зашли с коробками. А дед в мою сторону кивает: "Вот подхалим явился!"

Кулик удивляется, почему подхалим?

Алексей Исаевич лукаво так на меня глядит. А я - хоть стой, хоть падай.

Дед, ни смешинки в глазах, рассказывает: "Настрелял он куропаток, зажарил, завернул и министру повез. Думает, министр этот до перепелок охоч, говорит, надоело им там шоколадное масло кушать. Вот подхалимаж-то, он у меня управляющий отделением работает, всю дорогу талдычил - корма пробью, новые трактора пришлют, запчасти тоже"

Хозяин кабинета оказался не лишенным юмора.

- А что?! - как-то весело крякнул он, - Правда, трактора выпишу. "К- 700" дам, если дичь понравится.

Нажимает он на кнопку вызова секретарши. И тут же моментально приносят шампанское, коньяк.

- Под дичь!- улыбается министр, только для кубанцов-молодцов!

Я, как Дед Майстренко учил, отдаю все коробки. Пусть они сами разбираются. Вскрыли один ящичек. Налили шампанского, коньяка. И стали закусывать дичью. Всю птицу подмели.

Кулик раскраснелся, подобрел еще больше и выписал нам то, чего мы даже не просили.

А через несколько дней мы ехали домой. Собрались уже у Деда в его "СВ". Несколько "перепелок" у меня осталось.

Мы их смолотили подобру-поздорову. И только тогда Дед задал вопрос мне: "А из какого мяса сделаны перепелки?".

Я понял, что тут надо раскрыться.

"Из голубиного!" - улыбаюсь!

- И кто тебя надоумил?! - Хохочет Дед - А ведь если министр узнает - головы тебе не снести. У них в штате эксперты имеются, узнает министр. Ну, погоди!

Он шутил. Но говорил это с абсолютно серьезным лицом.

Но по-настоящему рассерженным я Деда видел. Уже дело касалось не куропаток. А человеческой жизни, судьбы детей.

К нам на отделение приехала семья. Представляете - семь детей, мал мала меньше. Глава семьи Мороз Владимир Николаевич, механизатор, поливальщик риса. Где жить? Где разместить такую ораву? Извиняюсь за грубое слово. Квартиры - самое большее три комнаты, да и то в отделении нет их. Надо на совхозном автобусе из поселка Октябрьского добираться. Все молчат, нет жилья. Профсоюз - молчок, партком -молчок. Директор собрал всех в кабинете. И вот тогда-то стукнул кулаком. И, разъяренный, опять нашел выход: срочно реконструировать старый дом, бывшую школу.

И, надо же, выкроили из этой школы две квартиры.

Дед все лето, нет-нет, да заедет в наш поселок и завернет на стройку. К первому сентября многодетная семья уже была вселена. И, что немаловажно, обеспечена на зиму топливом. А сейчас, где бы эта семья с семью детьми была? Время другое, жесткое, по всей России жесткое.

Сказал и умолк В. В. Кочин. Наверное, что-нибудь вспомнил опять про Деда, а может о времени.

Потом я узнал. Есть о чем задуматься старому управу. У него ведь тоже трое детей. А один из них воевал в Чечне. И ранен. Воевал за то, чтобы в нашей России был порядок.

ГЛАВА 4. ВОПРЕКИ

Есть в русском устном народном творчестве два симпатичных героя - это былинный богатырь Илья Муромец и удачливый весельчак Емеля.

До "глубокой" юности Илья и Емеля лежали, дремали. Один - на лавке, другой - на печи. Потом их судьба изменилась. Муромец отправился на борьбу с Соловьем- Разбойником поганым и, естественно, своей палицей поразил супостата. Емели стало везти в жизни "по щучьему велению"

А разве не народный герой Дед?!

До Великой Отечественной войны его жизнь темна и нам кажется малосодержательной. Мы только можем сказать, что Алексей Майстренко копил опыт.

По всей видимости Алексей Исаевич не любил рассказывать о детстве и юности. Документов об этом мало. Я лично видел только одну фотографию 1935 года, на которой он снят вместе с другом в совхозе "Старобельский" Ворошиловградской области. На снимке -смелое лицо, волосы зачесаны назад. Тогда такая прическа называлась "политзачес". И - горящие, устремленные вдаль глаза.

Физиономика - наука спорная. Я все же уверен, что настоящий физиономист-психолог прочитал бы в этом лице, в этом взгляде не простое, а "золотое" будущее.

И оно оказалось таким. Карьера - достойная книги серии "Жизнь замечательных людей". От батрака -конюха - до директора одного из крупнейших и прибыльных совхозов Советского Союза. Действительно, хватило бы на руках пальцев, чтобы пересчитать такие уникальные хозяйства СССР, как рисосовхоз "Красноармейский"

Родился А. И. Майстренко на Украине, еще до Октябрьской революции, в 1904 году.

Из всех разноречивых рассказов о детстве, юности, поре взросления, считаю наиболее точным повествование А. В. Стрыгина "Флагман рисосеянья".

Покойного писателя Александра Васильевича Стрыгина я лично знал, как человека, который скрупулезно собирает факты. Только потом уже пишет. "Он нэ сбрэшэт", - говорят о таких на Кубани. Приведу обширную цитату из этой книги:

"Писать и читать Майстренко научила дочка хозяина, у которого он батрачил на Украине. Парень - богатырь, видно, приглянулся хозяйской дочке. В 1926 году, провожая его в армию, она, зардевшись от смущения, подарила ему кисет.

Назначили его коноводом к начальнику полковой школы, а потом, заметив его хозяйский глаз и честность, перевели заведующим хозяйственной частью...В начале тридцатых годов, после армии, он сразу же пошел работать на Ново - Александровский конезавод ныне Ворошиловградской области (теперь - Луганской, Н.И.)...Трудился в Союзпушнине, председателем рабкопа, управляющим отделением зерносовхоза. Алексей Исаевич хорошо понимал, что грамотешки у него маловато, и надо учиться. В 1936 году его направили в Ростовскую школу, где по программе сельхозтехникума готовили управляющих отделениями совхоза. Экзамены по всем предметам Майстренко сдал хорошо.

Кадры в те годы решали всё. А их то в стране не хватало. И поехал Майстренко из Ростова уже не управляющим, а директором племсовхоза на Ставрополье.

А потом грянула война.

Война унесла его подругу жизни. Без матери остались дети..."

Теперь, когда поведены итоги жизни этого былинного богатыря, в котором сочетались черты Ильи Муромца (воля, сила, жажда полнокровной жизни, настойчивость, любовь к Родине) и Емели (удачливость, вера в чудо, выдумка, рискованность), начинаешь понимать, что жизнь его была распланирована.

Судьбой Алексей Исаевич Майстренко готовился для того, чтобы создать шедевр - рисосовхоз "Красноармейский". Конечно, и на ставропольщине его помнят, как умелого руководителя, организатора сельхозпроизводства, и в Староминском районе он оставил след.

В станице Староминской Краснодарского края вот собираются памятник Деду ставить - там он тоже сколотил хозяйство из "гвоздиков и дощечек". Он собрал совхоз "Староминской" из старых кирпичиков, заржавленных тракторных гусениц, из дырявых комбайновых шнеков, из крестьянской хитрости. И там совхоз стал блестящим новенькой эмалью комбайнов, золотым раздольем урожайных полей, современной громадой Дворца культуры.

"Староминской" стал генеральной репетицией перед тем, как ваять окончательную скульптуру нового, грандиозного предприятия. Совхоза. Завода. Комплекса. Шедевра. Восьмого чуда света!

А как же попал Алексей Исаевич на земли, которые осушал когда-то, а потом готовил для риса легендарный герой Гражданской войны Дмитрий Жлоба?.. Версий много. Наиболее точная - у его сына Алексея Алексеевича Майстренко. В разговоре о версиях, Алексей Алексеевич даже немного обиделся, мол, кого вы все слушаете. Я присутствовал при сем. Алексею было в то время одиннадцать лет.

- Папа отдыхал в то время в Кисловодске. Любил он это место. Там тихо, часто скачки проводят. А лошади для него - почти все, страсть! - рассказывает Алексей Алексеевич, - дружил он с директором рисосовхоза "Красноармейский" Доврановым. Тот тоже интересный был мужчина, занятный. И вот вернулись они из Кисловодска вместе. Я помню, мама на стол собирает, ужин, выпить рюмку - другую.

Отец всегда пил в меру. Никогда не видел его пьяным. Ну вот, сидят Довранов с папой друг против друга, беседуют, чокаются, отставляют рюмки, что -то доказывают, руками машут. Неожиданно - телефонный звонок. Резкий, властный. Довранов даже вздрогнул. Папа трубку взял. Наутро вызывают их обоих в Краснодар, в краевой комитет партии. Зачем? Этого тогда не спрашивали.

Ну, они рюмки да тарелки отставили, спать улеглись - вставать рано.

А приехал из Краснодара отец один, вечерело, темно. Приехал, сел в уголке, словно гость в чужом доме, и долго сидел так. Потом мы от него узнали: переезжаем далеко - на машине часов шесть ехать, а на тракторе - сутки.

Отец поехал на гусеничном тракторе "С-80"

А его дружок Довранов направлялся сюда, в совхоз "Староминской".

Здесь было уже все налажено. А там - все в зачаточном состоянии, в болотной тине да в крытых камышом сараях. Шел 1956 год. Народ только- только начинал приходить в себя после Великого Отечественного побоища. И народу всегда был нужен былинный богатырь.

"Последний из российских крестьян?" -

Так назвал свой очерк в альманахе "Кубань" совершенно незнакомый мне Александр Дергачев. Очерк о Деде Майстренко напечатан в 1990 году, когда уже вовсю "бушевала" перестройка и билось в конвульсиях ускорение. Тон этого шестистраничного очерка был современным и литературным. Подозреваю, что материал написал Петр Ефимович Придиус, работающий в то время заместителем редактора альманаха. Дергачев, скорее всего, псевдоним.

В очерке этом - последние размышления Деда о текущей жизни, о том самом ускорении, перестройке, фермерстве, подряде, модных экономических преобразованиях, о человеке - хозяине.

Так Дед признается корреспонденту, что он никогда хозяином не был, а был исполнителем директив, то есть директор. "Это не так!" - спорит с ним Дергачев и тут же приводит факты умелого хозяйствования.

"Зачем мне отдавать тебе десять коров в аренду? - Растолковывает Майстренко одному из жителей поселка Октябрьского, - ты же не сможешь от каждой коровы получать по шесть тысяч килограммов молока в году". "Мне такое не снилось!" -уныло отвечает "демократический" житель. "Ну, вот, а наши коровы - на животноводческих фермах дают эти шесть тысяч!" Крыть просителю было нечем.

Но почему тогда так везло Деду Майстренко? Он сам же и отвечает, что работал "вопреки" выморочной системы социалистического хозяйствования. Насквозь она была чиновничей та система. И утлые эти, безжизненные инструкции Дед презирал, боролся с ними. "Соловьи - Разбойники" напирали, а он все махал своей палицей.

Так, Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев открыл в Америке кукурузу. И тащил её на наши поля, даже под Мурманск. Люцерна была травой запрещенной, как теперь конопля. И что же - везут Никиту Сергеевича любоваться рисосовхозом "Красноармейский", как назло через поля полезной для рисоводства травы люцерны.

Партаппаратчики из крайкома партии в ужасе. Да и сам Хрущев заметил непорядок. Не дрогнул Дед Майстренко, просто рассказал Никите Сергеевичу о прелестях люцерны, о выгоде многолетней этой травы. Это - спасение от бескормицы. А корни люцерны прекрасно удобряют почву под рис. Развеселился Хрущев, ему - то и надо было популярно рассказать. Нукеры его и богадуры трусили, всюду совали свою "королеву полей" кукурузу.

Риск Алексея Исаевича иногда грозил бедой. И не ему одному... Но все как-то получалось, что он увиливал от головотяпных чиновников. Привожу свидетельство из очерка Александра Дергачева. Рассказывает сам Дед:

" - Рядом с нашими землями на берегу реки Кубани были заброшенные гравийные карьеры. Пришла мысль - освоить их под пруды. Сделали расчеты и получилось, что под это дело надо вложить полтора миллиона. Где их взять? Не дадут. Выход один - самим перераспределять средства, выделяемые нам на капвложения. Прихожу к главбуху и говорю ему --списывай ежегодно на рис по 300 тысяч рублей, а мы их будем на прудах осваивать: ответственность на себя беру! Помялся главбух, но согласился. А я думаю - не помешали бы. И точно - вдруг вызывает меня бывший заместитель председателя крайисполкома по мелиорации и кричит: "Кто тебе разрешил карьеры занимать, да еще и деньги государственные не по той статье использовать?"...А теперь эти карьеры, превращенные в пруды, дают с одного гектара зеркала воды по три тонны улова, а за год мы имеем 400 тонн свежей, вяленой и копченой рыбы. Те полтора миллиона давно окупились, и прудовое хозяйство ежегодно перечисляет в кассу агрофирмы по сто тысяч рублей чистой прибыли".

Вот так, и карьеры стали - частью карьеры Деда!

Какая это часть увлечений Алексея Исаевича - не известно. Рыбалку ведь он сам любил. С удочкой! Думается, что, замышляя "промышленное" производство рыбы, он мечтал о тихой дрожи поплавка, о шевелении камыша вокруг, о ёкающем своем сердце: "Шаранчик на леске трепещет!"

Он привозил на пруды гостей, самых знаменитых - министров, артистов, писателей, ученых, космонавтов, спортсменов.

Управляющий Виктор Васильевич Кочин рассказывает:

"Однажды Алексей Исаевич привез на пруды "главного цыгана" нашей страны Николая Сличенко. Режиссер оригинального театра, певец Сличенко тоже закинул длинную, бамбуковую удочку, и у него тоже клюнуло. Человек азартный, он просто не мог оторваться от пруда. Шипел, грозил пальцем, умолял о тишине. И Дед тоже рядом с удочкой замер. Тихо ведь, вроде. Но цыган умолял: "Тшшшь!" Они негласно стали соревноваться. И Дед, увы, хозяин, к Деду рыба сама плывет, оказался победителем. Награда ему положена. И взял Алексей Исаевич в награду раздольный романс, в исполнении народного артиста Николая Сличенко: "Ой, да зазнобило, ты мою головушку, ой, да зазнобило ты мою кудрявую". А Дед рядом тряс кудреватой, но вполне седой головой".

Глава 1-4, глава 5-9, глава 9-14, глава 15-20, глава 21-26, фотоальбом А.И. Майстренко